После завтрака Аполлон, чтобы сохранить инкогнито, принял образ почтенного старца, одетого в жалкое рубище – потертый хитон и обутого в стоптанные сандалии, как это было принято у Богов Олимпа: объявиться в народ, закосив под неимущего, совершенно бескорыстного в своих делах и помыслах мудреца, несущего в народ все самое светлое и святое. Иногда даже в своих перевоплощениях Боги могли переусердствовать. Если вспомнить, что Зевс превратился однажды в быка с единственной только целью - «засадить» Прекрасной Елене, то перевоплощение Аполлона выглядит на этом фоне и вовсе детской шалостью. И в таком виде Аполлон отправился в Фивы.

Фивы произвели на Аполлона огромное впечатление толчеей разного народа, среди которого встречались и сочные барышни, похожие на тех, которых он видел во сне, но, однако же, то были не они. По городу еще носились навороченные колесницы, управляемые разухабистыми возницами, от которых Аполлону едва удавалось увернуться. Как отыскать в таком большом городе, каким были тогда Фивы, двух сочных девиц, чьих имен он не знал, и даже не имел их фотографий в профиль и анфас, а, только обладая смутным представлением о том, как они выглядят, Аполлон не представлял, отчего пришел в совершенное отчаяние.

А когда случайно увидел Бахуса, то в первый раз в своей бессмертной жизни обрадовался ему, как родному. Бахус оттягивался пивком в компании подростков - трех юношей, (Акатоса, Глауноса) и одной девушки. Бахус, несмотря на невзрачный вид Аполлона, сразу его признал, но удовольствия при этом не выразил, а встретил довольно сдержанно: «Слушай, мне сейчас некогда! Видишь, занимаюсь альтернативной работой с молодежью?! У меня с ними еще по плану: распитие спиртных напитков крепостью свыше 40 градусов в неположенном месте. А потом, тут где-то Афродита (в просторечии Венера) между ногами у них суетилась. Но она напрасно старается, сдается мне, что вместо того, чтобы драть девку в три смычка, как на том настаивает Афродита, все четверо будут блевать! А что делать? Такова жизнь! Молодо – зелено! Так, что тебе все-таки нужно? Говори скорее!» Аполлон сказал, что пришел в Фивы специально, посетить тех затейниц, о которых вчера обмолвился Бахус, советуя ему их посетить. «Я рад бы тебя проводить, но, к сожалению, мне некогда! У меня сегодня столько работы – кручусь, как белка в колесе, жопа - в мыле, едва поспеваю. Сутки расписаны буквально поминутно. Пописать нет времени! Давай, завтра или послезавтра! Короче, я тебя сам разыщу! Пока!» «Эх, да как же я один? Куда же я пойду, где буду спать в драной тунике, не имея крыши над головой и своего угла?» - опечалился Аполлон. «Это не вопрос! – отвечал Бахус - Можно переночевать в храме, построенном в твою честь, но там ночью холодно. Мой тебе совет, найди себе телку на ночь! Принарядился ты подходящим образом – неброско, простенько, но со вкусом, и с возрастом почти что угадал - девки любят таких, которым за сорок - обстоятельных, с пузцом и проплешиной на затылке! Ну, иди уже!» И Бахус легонько подтолкнул Аполлона: «Вон, смотри, журнальчик «Знакомства в Фивах» кто-то на лавке оставил! Возьми, почитай на досуге! Полезно!».

Аполлон подобрал с лавки журнальчик, страницы которого перелистывал ветер, сунул его под мышку и, ссутулившись, побрел прочь. Бахус поглядел ему вслед - на его осунувшиеся плечи, длинные руки, торчащие из коротких рукавов туники, и стало ему отчего-то грустно и очень жалко Аполлона. «Ладно, пацаны! Наливай! И девушке накапайте полстаканчика! – распорядился он, размазав по щеке скупую мужскую слезу, – Нечего тут рассусоливать! Выпьем за Афродиту (в просторечии именуемую Венерой) и по случаю начала нового учебного года в Фивском политехническом колледже им. академика Архимеда из Сиракуз для детей малообеспеченных родителей!».

Посейдон, очнувшись от полуобморока, в котором неделю пребывал из-за муската, выигранного Бахусом в кости у капитана галеры, метался по дну, не находя себе места. Его мутило, и мучила жажда, хотя кругом была одна вода. Море закипало волнами, разбрызгивая пену и брызги, летящие во все стороны. К вечеру поэтому погода в Фивах испортилась окончательно. С моря подул пронзительный осенний ветер, принесший серые облака, затянувшие небо, и пошел дождь. Аполлон укрылся от дождя в храме, посвященном лично ему, притулившись рядом с жертвенником, в котором горел огонь. Отогревшись, он стал осматривать капище, и остался, в целом, доволен тем, как почитали его фивяне. Но особенное впечатление на него произвела статуя, изваянная Фидием, которая была восхитительна, как и он сам, и имела с ним практически фотографическое сходство, отчего становилось даже как-то не по себе и жутко. А особенно поразил Аполлона фиговый листок, на том месте изваяния, которого он лишился во сне. «Все они что-то знают, но скрывают от меня! - свербело в голове Аполлона – Это необходимо выяснить, в конце концов!» Обойдя вокруг треножника и подобрав с земли жертвенные монеты, Аполлон сунул их в карман туники, завязав в тряпицу, чтобы те не звенели. Затем он прилег у жертвенника, полистать в свете языков пламени журнальчик «Знакомства в Фивах», но задремал, не прочтя и страницы, ибо чтобы спуститься с небес на землю много сил потребно даже богам.

«Хуйли ты здесь разлегся, как дома? - произнес Хрис и ударил ногой по почкам свернувшегося калачиком Аполлона – Давай, вали отсюда, пока я не переломал тебе кости!» Аполлон спросонья никак не мог понять, где он находится, и только хлопал глазами. Оглядевшись, он, наконец, догадался, что заснул в храме. «Тебе что, надо два раза повторять?» – спросил Хрис и ногой пнул Аполлона в печень. Аполлон хотел, было возмутиться и предстать перед Хрисом в своем истинном обличии ужасном и великом и поразить его на месте молнией, а еще лучше, содрать с него живого кожу, но передумал. Он, кряхтя, поднялся на ноги, подобрал с земли журнал и пошел прочь, процедив сквозь стиснутые зубы: «Погоди, придет еще время, и я с тобой поквитаюсь!»

Хрис уже пятый год служил жрецом храма Аполлона в Фивах. За это время в прошлом худородный и никому неизвестный матрос одной из галер «Бахус-транс инкорпорейтед» стал в Фивах весьма почитаемым человеком, к мнению которого прислушивался сам верховный правитель. Он заматерел, прикупил дворцов и землицы в Фивах и в их окрестностях, и даже ухитрился отстроить дворец в самих Афинах, но последнее обстоятельство предпочитал нигде не афишировать. Обнаружив, что возле жертвенника нет монет, которые он собирал обычно ближе к ночи, и, сообразив, кто их забрал, Хрис подумал: «Вот скотина! Надо бы завтра учинить розыск мерзавца и отрубить ему руки по предплечья, чтобы впредь никому не повадно было посягать на святое!» Он погасил жертвенник в целях экономии дров, поскольку энергосбережение уже несколько лет являлось одной из главных фишек экономической политики Фив, объявленной царским указом и поддержанной единогласно Агорой. В храме стало темно и через щели потянуло холодом и сыростью улицы. Хрис вышел из храма, сел в колесницу, припаркованную на храмовой стоянке, и велел вознице везти его в один из своих дворцов, расположенных неподалеку.

На второй странице обложки журнала «Знакомства в Фивах» на всю страницу было красочное объявление: «Очаровательные молодые девушки приглашают отдохнуть в роскошных апартаментах до полного расслабления. В программе: минет, классика, а/секс. Недорого!» «Может быть, это те девушки, которых я ищу?» - подумал Аполлон мечтательно прежде, чем заснуть. Теперь, очутившись на темной и промозглой улице, иного выхода, кроме как проверить, у него не оставалось.

Роскошные апартаменты оказались расположенными на самых задворках Фив, вблизи объездной дороги, по которой всю ночь грохотали телеги, груженые товарами. При ближайшем рассмотрении апартаментов изнутри, можно было обнаружить (при желании) следы роскоши, скрытые под свежими наслоениями краски, если их отколупнуть. Аполлона в дверях встретила привратница с лицом Гарпии и препроводила его на лавку, обтянутую полинявшей и поистершейся тканью, запятнанной, как репутация. «Посиди тут, сейчас девочки выйдут!» - распорядилась она и удалилась.

Вышли три девочки, среди которых оказалась и сама привратница с лицом Гарпии, представшая уже в новом качестве без туники. «Батюшки! Отчего такие страшные-то?» - вырвалось непроизвольно у Аполлона. «На себя-то посмотри, урод!» - ответила одна. «Сам-то, чай, не Аполлон!» - ответила вторая, и только третья, родом из царства Нуб, черная, как эбеновое дерево, промолчала, поскольку не понимала, о чем идет речь. Потом они трое зашикали на него, замахали руками, как крыльями, и Аполлон совершенно точно уверился, что перед ним Гарпии – мрачная Келайно, устрашающая путников Аэлло и скорая на расправу Никофея. И сердце его тогда исполнилось отваги, и он решил, во чтобы-то ни стало, сразиться с ними, ибо был одним из самых могучих Богов Олимпа, которому не пристало прятаться в кустах, кивая на импотенцию. Он расправил свое мотовило, и отважно бросился сперва на Келайно, потом на Аэлло и, наконец, на Никофею. И бился с ними до утра. Четырежды силы оставляли его, и четырежды он подымался с колен, чтобы продолжить неравный бой, и даже нубийку Аэлло едва не погубил, отделав ее так, что у нее сперма пошла носом.

Но не было в этой ужасной битве ни победителей, ни побежденных; ибо Гарпии были такие, что ломом не перешибешь, да и Аполлон был не пальцем деланный. Стерши в кровь свое мотовило, поутру Аполлон остужал его в проточной воде (в Фивах уже тогда имелись какой-никакой водопровод и канализация - не фонтан, конечно, какие, но вода текла, а дерьмо худо-бедно отводилось из апартаментов на улицу), а Гарпии приводили в порядок перья, считали синяки, полученные в сражении, и делили добычу (боевые) – подобранные Аполлоном в святилище монеты.

Расстались (в целом) Аполлон с Гарпиями довольные друг другом: первый записал эпизод в число своих громких подвигов, чтоб было, чем бахвалиться перед Богами Олимпа, колотя себя в грудь, а вторые - тем, что «развели лоха» на всю катушку. Поэтому, прощаясь, они троекратно облобызались, а Никофея, порывистая, как буря, выворачивающая с корнями вековые деревья, одобрительно потрепав Аполлона по щеке, сказала: Да, дядька, ты силен – ебешься, как Бог! Аполлон, польщенный ее словами, стыдливо покраснев, принялся ковырять плитку мыском стоптанной сандалии, опустив глаза в пол.