Несколько лет назад случилось мне впервые побывать в Лондоне. Нужно сказать, что раньше я считал себя англоманом, а саму английскую культуру - как бы пиком всего, что удалось нынешней цивилизации. Опять же именно английский гений, рассуждал я, породил новые геополитические общности под названием Австралия, США, окультурил Индию, Египет, да мало ли... Во всем-то он преуспел. Правда, считается, что с классической музыкой и изобразительным искусством он на "вы", ну, да и на это можно возразить. Был у них и Перселл и Бриттен, и Тернер, и Констебль и Гейнсборо - фигуры несомненно гениальные, а что говорить о музыкальной попсе от Битлз до Уэбера... в общем, англичане - это англичане, и от признания их несомненных заслуг в современном культурном процессе, пусть и под американским соусом, нам не отвертеться.

С такими уважительными мыслями я и ступил на зеленую землю Великобритании, маленького, посреди атлантической сини, острова, отдаленно напоминающего окаменевший след нашего пращура, затеявшего эту самую нынешнюю цивилизацию Бог знает с каких времен. Не совсем ясно, считать ли Исландию тоже следом, тут возможны дискуссии и дискурсы: потому что это вполне мог быть не след, а лишь точка опоры для тройного прыжка из Европы на американский континент, но и без Исландии, с помощью одной лишь Ирландии наши небритые островные бритты вполне сохраняли бодрость духа в течение довольно-таки растянутого во времени этногенеза.

Я был с коллегой, и приехали мы поработать в течение недели. Работы у нас было выше крыши, но вечера оставались свободными, и чтобы не коротать их в бедном районе на Паддингтон Сквэp, где была тьма дешевеньких гостиниц с обслуживающим персоналом не местного происхождения, мы отправлялись в центр. Надо сказать, что мой коллега впервые оказался за границей, и на третий день, его, как всякого нормального постсоветского человека, потянуло в злачные места. Я знал, что таковые должны быть в районе Сохо, и смело туда его повел, хотя самого меня в злачные места не тянуло. Эротика в действии для меня вещь сугубо интимная, тайная - а тут, представьте, целый район запружен народом, у которого в голове и в чреслах одна и та же тема, плюс ты, озабоченный, среди них. Но коллеге очень хотелось, к тому же он был моим шефом.

Я употребил выше глагол "повел", потому что, действительно, был уже далеко не первый раз за границей, притерся к ихнему модусу вивенди и более или менее изъяснялся на том английском, какому меня учили в Университете, и который на удивление совпадал с лондонским диалектом. Да, еще, видимо, следует пояснить, что к моменту моего первого приезда в Лондон от моей англомании почти не осталось следа, и, случись мне, скажем, родиться еще раз и на свой выбор, - для второго пришествия я бы выбрал одну из стран Средиземноморского бассейна, скорее всего Испанию, но, может быть, Грецию или Италию. А случись мне эмигрировать в одну из европейских столиц, то в Лондоне я бы наверняка повесился скорее, чем в других мегаполисах. Но это отдельная тема.

Итак, под вечер мы отправились в Сохо, место, в общем-то, легендарное... На самом деле место это, между нами говоря, мутное - темно, узко, пабы забиты ошалелыми от пива и курева англичанами, что горланят песни лужеными своими глотками, совсем как немцы в фильме Феллини, не помню уж, в каком. Впечатление от этих английских пивных хоров было нехорошим, примерно, таким же, как от английских футбольных болельщиков. Злачные места располагались неподалеку, в основном в подвальчиках. Нас как-то сразу вычислили, включая нашу национальность, и стали на ломаном русском предлагать то да се. Вообще за границей меня в последнюю очередь принимают за русского, мой же коллега имел скорее английскую физиономию, как у актера Ричарда Харриса, если бы тот вдруг вздумал потолстеть (в кошмарном фильме Н. Михалкова "Сибирский цирюльник" он, сильно постаревший, и играет дураковатую роль этого самого сибирского цирюльника. Реабилитировал себя Харрис лишь в роли доброго мага Дамблдора в фильмах про Гарри Поттера, в которого вот уже год влюблена моя младшая шестилетняя дочь). Но тут наш русский генезис ни от кого не ускользнул, и стараниями наводчика, видно, получавшего приплату от хозяина заведения, мы в это заведение прямиком и десантировали. Оно нам обещало стриптиз. Вход по десять фунтов стерлингов с носа. На всякий случай я спросил у кассирши: "Это все?" Она приветливо кивнула. Смотреть стриптиз в наше время, это, конечно, нонсенс и заплатить за это десять английских фунтов стерлингов можно разве что лишь в Лондоне, когда, ну, абсолютно нечего больше делать.

В подвальчике, вернее, в подвальном зальчике было пусто, только в проходе между столами, на которых еще не просохли мокрые круги от бокалов, - из них, видно, пили эрос только что схлынувшие после сеанса посетители - гарцевала пышнотелая и одновременно стройная девица. В лифчике и шелковых трусиках, украшенных цветными перьями, была она, высокогрудая, недурна собой, и главное, такого с виду доброго, даже веселого нрава, что нам сразу стало как-то по-домашнему. Мы сели за первый же столик, то есть первыми к пятачку сцены, на котором должно было разыграться представление стриптиза, и у нас спросили, что мы будем пить. Мы, было, отказались, но нам сказали, что тут обязательно положено что-нибудь заказывать. Мы заказали две чашки бодрящего кофе, так как подустали за день активной работы. Кофе принесли. Был он не только мутный, что кофе можно простить, но еще какой-то до мерзости знакомый, бачковый, из совковской столовой, одно название - черный. Ну да бог с ним. Если такая девица залезет на сцену и начнет перед нами раздеваться, это искупит все прочие шероховатости, молча рассуждали мы.

Да, надо сказать, что хотя я прежде и не бывал в заведениях подобных этому, но, например, за десять лет до того в Париже, на Пляс Пигаль, отдал 300 или 400 франков в секс-театрике, чтобы увидеть не только стриптиз трех девиц, но и реальное сношение мужчины и женщины. (То была супружеская пара, дававшая каждый день три представления под названием "Парижские любовники". Через три месяца, когда я снова был в Париже, та же пара давала те же три спектакля в день. Даже если допустить, что партнер во время всех трех ежесуточных представлений не доводил дело до конца, то все равно непонятно, откуда он брал силы хотя бы просто на эрекцию, без которой спектакль был невозможен. Ведь через несколько месяцев это в любом случае должно было кончиться тяжелейшим простатитом).

Тут появилась еще одна девица - не такая пышная, как первая, но стройная, гибкая, смуглая, со смышленым личиком - как бы своя в доску.

- Спроси у них, скоро начнется стриптиз? - сказал мой коллега, которому по закону притяжения большого к малому эта вторая особь понравилась даже больше, чем первая, приглянувшаяся мне (хотя по жизни я как раз предпочитаю маленьких женщин).

- Скоро, - улыбчиво ответила первая, - сделав лицом многозначительную гримаску, означавшую, что она-то и начнет это чудо-представление. А вторая тем временем, сказав нам на чистом английском "Привет, мальчики!", поинтересовалась, не может ли она с подругой сесть к нам поболтать.

- Конечно, можете, - сказал я, и обе привлекательные полуобнаженные девицы, гарцующе клюкая на своих высоченных каблуках, подошли к нашему столу. В руках у них были бокалы с чем-то насаженным на край да еще с какими-то вульгарно торчащими минизонтиками.

Выяснив, что мы русские, девицы как бы даже обрадовались. Да, раньше русских здесь не было, а теперь вот появились. Хорошие ребята эти русские. Щедрые, пьют, и не пьянеют. Денег не считают.

- Помню, когда я была в Москве, - сказала смуглая девица, мечтательной улыбкой оживляя свое воспоминание, - было жутко холодно, просто колотун. Мы шли по подземному коридору, стены в инее, на мне меховая шапка, а изо рта пар валит.

Это было все, что она помнила о Москве, и мне показалось, что она просто передирает кадр из телевизионной хроники про Россию или из знаменитой ленты "Из России с любовью", которую я, впрочем, не видел.

Но не это соображение в тот момент меня занимало, а нечто совсем другое - в пылу воспоминаний наша собеседница, окончательно укоренившись своей стройной попкой на лавке, закинула ногу на ногу, точнее - пятку одной ноги на коленку другой, развернув ко мне свое доверительно открывшееся лоно, перетянутое посередке лишь узкой охранной перемычкой трусиков. И этот нескромный жест, совершенный как бы в забывчивости, признаюсь, взволновал меня. Правда, мне показалось, что он мог быть вполне отрепетированным, этакая режиссерская находка, наживка, которую заглатывают просто так, сразу, даже не спрашивая, зачем и что будет дальше. Но жест был хорошо исполнен, почти без помарок, на одном чистом вдохновении, и, эстет, я остался его пленником. Вообще, даже условно открытое в вашу сторону лоно говорит, согласно исследователю психологии поз австралийцу Пизу, о многом. Скажем, если в метро напротив вас сидит дама, и колени ее разведены, а хотя бы одна из ее ступней смотрит на вас, это означает, что дама к вам предрасположена и не будет против, если вы с ней заговорите, спросите, который час и как пройти на брудершафт.

Не помню, о чем мы еще болтали с девицами, может, о своей работе, а может, продолжали обсуждать климатические условия в России, потому что, согласитесь, в каждом регионе они свои, - в Питере, например, пахнет Лондоном, а во Владивостоке - Токио. Разговор вела смуглая, а пышнотелая продолжала лишь улыбаться, поддакивать да делать многообещающие лица, поскольку в России, как пить дать, не была ни разу, даже летом, не то что в студеную зимнюю пору.

И вот, не успели мы таким Макаром наговориться, то есть прошло всего минут пять нашей метеорологической беседы, как перед нашим столом, откуда ни возьмись, выросла третья девица, тоже в пляжном, с перьями, наряде, но гренадерского роста и почему-то с суровым взглядом, которым она окинула нас. Окинув или даже что-то прикинув, она громыхнула на стол поднос, в серединке которого загадочно кукожился квадратик бумажки, наш счет.

- С вас пятьсот фунтов стерлингов, джентльмены, - мрачно сказала девица, продолжая стоять, даже выситься над нами в позе вышибалы, дабы убедиться, правильно ли мы ее поняли.

Я однозначно решил, что неправильно, и переспросил - "пять"?

- Пять по сто! - отчеканила она мне. - Пять сотен.

Пятьсот фунтов стерлингов - это где-то долларов восемьсот.

Пятьсот фунтов стерлингов или восемьсот долларов за лоно, на расстоянии в полтора метра, да и то лишь более, чем условно, открытое в мою сторону?

Я был шоке. Кровь ударила мне в лицо, и я, видимо, был красен. Или наоборот - кровь отхлынула от моего лица, и я был бледен, как мел. Как известно, Александр Македонский выбирал смелых воинов по тому, краснеют они или бледнеют в минуту опасности. Где-то я читал медицинское обоснование некорректности такой методики, но поскольку не знаю, бледнею я сам или краснею в подобных случаях, оставляю эту тему открытой.

- Что они от нас хотят? - спросил мой встревожившийся коллега.

- Они хотят пятьсот фунтов, - сказал я.

- Что они, окостенели? - спросил мой коллега, поддерживая меня в моем недоумении, но никогда не забуду его взгляд. Взгляд его говорил совсем иные слова, буквально следующие: "Ты, абэвэгэдэшный специалист по Западу, в какую историю ты нас втюхал?"

Хорошо, что я увидел этот взгляд - он-то и придал мне ту воинственность, какой я, человек смирный и законопослушный, в стандартной ситуации едва ли обладаю.

Я достал очки, поскольку уже лет пять, из-за этого проклятого монитора, в очках лучше слышу, и взял в руки счет, на котором значилась этоужасающее число "500", сложенное из целых трех цифр.

- Мы же ничего не делали, не ели, не пили, даже стриптиза не видели. Откуда пятьсот фунтов? - сказал я.

Гренадерша презрительно вынула из моей, видимо, трясущийся руки, чек, поскольку я явно не был в состоянии прочесть нормальный английский рукописный почерк, и отчетливо продиктовала:

"Два кофе".

"Два коктейля" (не помню название, но давайте условимся, что это будет что-нибудь эдакое, типа - "Бурбон").

"Две беседы".

- Какие еще беседы? - сказал я. - Мы говорили только о погоде. Пять минут.

- О чем вы беседовали, нас не колышет, - сказала гренадерша. - Вы вправе толковать (to talk) о чем угодно.

- Что она говорит? - спросил меня мой коллега.

- Она говорит, что мы должны оплатить две беседы, - сказал я.

- Пошла она в жопу, - сказал мой коллега, шумно вставая, как бы давая понять, что базар окончен.

- Нас отсюда не выпустят, - сказал я. - Пойду разберусь.

Во время этой сцены я невольно ловил взглядом выражение лиц наших милых собеседниц. Нужно сказать, что оно менялось не к лучшему. Но при всей варивативности той гаммы чувств, которая, как по клавишам, пробегала по их лицами, освещая или затемняя их, одно оставалось неизменным, как органный пункт в басах, - чувство смущения. Да, они нас нагло кидали и, будучи христианками, точнее, протестантками, не могли не испытывать того, что им прививали папа с мамой вкупе с англиканской церковью плюс этот распевный хрустально-медовый звон колоколов по выходным, что гораздо мелодичней православного.

- Это какое-то недоразумение, - повторил я, - кто тут у вас главный?

Главный стоял за стойкой, наличие которой я только что и обнаружил, и внушительно смотрел на меня. Чем-то он отдаленно напоминал автопортрет Альбрехта Дюрера, тот самый, с длинными распущенным белокурыми, вьющимися волосами, - да, что-то среднее между Дюрером, просто Христом и Иисусом Христом Superstar. Мне даже показалось, что он был в каком-то холщовом рубище или даже в серой тунике. Был он пониже меня, но держался много уверенней, прямыми руками на ширине плеч упираясь в стойку... Старикан Пиз интерпретировал бы это как доминирующая, взыскующая (наших денежек) поза с выражением чувства несомненного превосходства.

- Есть проблемы, джентльмены? - спросил он на прекрасном оксфордском наречии (впрочем, я до сих пор путаю его с кембриджским).

Сконцентрировавшись, как на синхронном переводе в ЮНЕСКО, я коротко и с достоинством изложил ему на оксфордском же диалекте наш сюжет: как вошли, как сели и как к нам подсели эти девицы.

- Согласитесь, что это какое-то недоразумение, - сказал я, призывая легким смешком развеять мрак, сгустившийся у меня на сердце.

- Никакого недоразумения, господа, - сказал главный и небрежным движением, каким достают из-под сидения стальную монтировку, вынул из-под стойки большой прейскурант, обернутый мятым целлофаном. - Вот, извольте, - ухоженным ногтем указал он мне страшные цифры:

"Два Бурбона - сто двадцать фунтов".

"Две беседы - триста сорок фунтов".

"Два кофе сорок фунтов".

- Какие Бурбоны? - возразил я, еще соблюдая оксфордский выговор и мельком отмечая периферией сознания, что беседа-то была одна. - Мы не заказывали никаких Бурбонов.

- Но девушки подошли к вам с коктейлями "Бурбон". Коктейли входят в беседу.

- Такие дорогие? - усомнился я.

- Да, девушки пьют именно такие коктейли.

- Если два Бурбона входят в две беседы, почему вы их считаете отдельно?

- Я вижу, вы очень умный, мистер. Вам надо дебатировать в парламенте, а не ходить в такие достойные заведения, как наше. Повторяю, если вы пригласили за свой столик девушек, извольте платить и за беседу и за то, что во время беседы девушки пьют коктейли. Это общее правило.

- Мы их не приглашали, - сказал я, - они сами подошли.

- Если бы вы сказали "нет", они бы не подошли, - резонно возразил он, и краем глаза я отметил, как обиженные девушки, сгрудившиеся за его спиной, согласно закивали.

Аргументация его была столь же безупречна, сколь и сокрушительна.

Тут был еще один тонкий момент. Да, нас нагло и безапелляционно кидали, и мы, кидаемые, вынуждены были на глазах всего мирового женского сообщества скидывать личину благородного рыцарства и щедрого джентльменства, отказываться от служения культу Дамы и представать во всей своей плебейской наготе, к тому же окрашенной национальным оттенком. Нет чтобы скрутить в тугой цилиндрик пятьсот английских целковых и сунуть их в перистые трусики, отпустив с отщелком резинку и успев разглядеть лобок, наощупь такой же вохристый, как теннисный мячик, может даже еще и с надписью PENN 5, - нет чтобы вроссыпь швырнуть им эти поганые пятьсот фунтов стерлингов и с репликой "Нате, подавитесь!" или же молча, но гордо, c прямой спиной и поднятым подбородком, выйти гордыми русскими лохами на свободу... - а мы все возились в грязи и ничтожестве разборки, спасая свои кровью и потом заработанные денежки, всего-то-навсего какие-то две месячные зарплаты в нашем распрекрасном постсовке до дефолта 1998 года.. Я даже не пытался объяснить, что, отдав эти денежки, мы бы едва ли продержались в Лондоне до конца нашей командировки. Но дело даже не в этом. Мы органически не могли отдать деньги просто так, ни за понюшку табаку. Это соображение, видимо, оплодотворило мое увядающее красноречие, потому что, помню, я сказал, что с этими девицами мы ничего не делали, даже не прикоснулись к ним, не то что там какой-то секс.

- Это нравственные девушки, - вспыхнул главный, - они этим не занимаются.

- А стоят дороже, - сказал я.

Главный внимательно посмотрел на меня, как бы вычисляя истинный вектор наших интересов, и сказал:

- Вы, видимо, ошиблись дверью, господа. И за ошибку извольте платить. Деньги на стол! - Последняя фраза прозвучала так повелительно, что я почувствовал: пощады нам не будет.

- Что он говорит, - спросил мой коллега, стоявший за спиной.

- Он говорит, чтобы мы заплатили.

- Пошел он в жопу!

- Боюсь, что нас отсюда не выпустят, - повторил я, внезапно осознав, что наш сюжет пошел на второй круг.

- А что он нам сделает, если мы пойдем? - спросил коллега, прикидывая наши перспективы.

- Позовет вышибалу, - сказал я и был прав, потому что тут, словно из-под земли, выскочил вышибала. Размерами он не впечатлял, но физиономией был настоящий разбойник, малайзийского типа, таких снимают в роли шестерок в Голливуде. Пистолет им в руки как правило не дают - их оружие нож, удар в спину.

- Платите деньги, джентльмены! - усилил голос хозяин и одновременно шлепнул ладонями по столу, как бы давая понять, что назад дороги нет, и отступных не будет.

- Мы не можем заплатить такую сумму, потому что у нас ее нет, - сказал я, заметив, что лицо моего противника вытягивается, и, пока оно не приобрело прежние пропорции, торопливо продолжал, - мы стали жертвой недоразумения, которое вы сами и спровоцировали. У вас на дверях написано десять фунтов за вход. Мы спросили у вашей билетерши:"Это все?", и она нам сказала: "Да, все". Мы пришли, чтобы посмотреть за десять фунтов стриптиз, и это все, ради чего мы пришли. Мы заплатили на входе и только на такие расходы мы и рассчитывали.

- Десять фунтов за стриптиз! - уничтожающе расхохотался главный и кучка его приспешников вслед за ним. - Но вы заказали кофе.

- Мы заказали, потому что вы сказали, что без этого нельзя. А свой прейскурант вы достали только сейчас, из-под прилавка. Его не было на столе, когда мы пришли. Почему вы его прячете от посетителей? Если бы вы нам его сразу показали, мы бы ушли.

- Но раз вы заказали кофе, значит, деньги у вас все-таки есть, - сказал главный, невозмутимо пропустив мимо ушей мою жалкую аргументацию в духе судебных голливудских киноразборок, которые, кстати, и у нас в России не катят. - Сколько у вас денег? - пристально, как внучатый племянник Шерлок Холмса, посмотрел он на меня.

Он был прав. Деньги у нас с собой были, примерно, тысяча фунтов стерлингов, которые мы таскали с собой по всем лондонским закоулкам, поскольку в гостинице нас предупредили, что оставлять их нельзя. Видимо, найти честный персонал стоило дороже, чем собственно репутация. В настоящий момент мой коллега, имевший гораздо более внушительные, чем я, габариты, держал эти деньги во внутреннем кармане ничем не примечательной шерстяной кофты, в которую переоделся вечером, скинув официальный костюм. Я тоже был в чем-то, не требующем галстука. Было обидно, что наш демократически-пролетарский вид все равно не уберег нас от английского пиратства. Да, деньги у нас были, но нам еще никто не доказал, что мы должны с ними так вот просто взять и расстаться.

Беседа наша тем временем зашла в тупик, и хозяин перешел на язык угроз. Со словами "ну, что же, дело передается в суд" он картинно выбросил на стойку какой-то бланчик и скомандовал, четко артикулируя губами каждый слог: "I-den-ti-fi-ca-tion". То есть, твои имя, отчество и фамилия, если они у тебя есть, и вообще - кто ты такой, сучара подзаборная, если не можешь заплатить?

Не знаю, где и чему учат этих менеджеров ночной жизни, но приемы психологической обработки лохов он несомненно знал. Интересно, как будет классифицировано наше дело - как гражданское или уголовное? И что нас ждет?

И тут я вдруг вспомнил, что надо делать, если тебя, бесправного иностранца, беспомощного и наивного, как дитя, в чужом и враждебном мире, пытаются взять в оборот аборигены, сказал:

- Зовите полицию. Ей мы назовем "айдентификейшн", - и по нолю его реакции я понял, что у меня в руках появился какой-то козырь. Главный требовал с меня "айдентификейшн", а я с него полицию. Только полиция, английская полиция, самая неподкупная и справедливая в мире, могла бы нас убедить, что по английским законам, самым выверенным и беспристрастным, давшим образцы для создания всей сегодняшней юриспруденции во всем цивилизованном мире, мы полностью и категорически неправы. Но он почему-то не спешил звать полицию, и я почувствовал, что еще не все потеряно. Видимо, я это почувствовал слишком радостно и торопливо, потому что в следующее мгновение сделал неверный шаг.

- Раз вы не можете позвать полицию, мы пошли, - сказал я и, добавив для коллеги по-русски "уходим", сделал несколько шагов по крутой лестнице вверх, к свободе. Коллега за мной. Меня остановил визг - дружный визг женских голосов, будто здесь имело место массовое половое насилие, и, оглянувшись, я увидел, что на согнутой в локте руке моего коллеги висит тот самый пират из Малайзии. Может, я преувеличиваю, потому что в такие пороговые для сознания моменты оно начинает работать дискретно, вырывая из плавно на самом деле текущей действительности лишь отдельные картины, как в клипе. Драки с моим участием (их можно по пальцам перечесть) мне тоже помнятся лишь отдельными сценами. Самая любимая из них - это жирная щека моего сослуживца на сцене солдатского клуба в городе Североморске, такая широко открытая навстречу моему кулаку, после чего сослуживец куда-то долго и неумело падает между столов и стульев, совсем как актер Басилашвили в невыносимо высосанной из пальца ленте Рязанова "Вокзал для двоих". (Кстати, приемами бокса я так и не овладел, поскольку потом, в Университете, секция самбо была куда популярней). Ну так вот - может, в том миге, что стоит перед моими глазами до сих пор, есть доля художественного преувеличения, и малайзийский пират вовсе не висел двумя руками на руке моего коллеги, а стоял вровень с ним, но факт, что руки их были сцеплены в молчаливом (если не считать женского визга) противоборстве.

Оно длилось секунд десять и было похоже на армреслинг, после чего пират, отступив и заметно поскучнев, вернулся к своему хозяину за дополнительными инструкциями. Я же понял, что не имею права провоцировать наших кидал на крайние меры - если мы побежим, то нас, конечно, догонят уже целой толпой и тогда не жди пощады, - тогда и сама полиция наверняка будет против нас. Нет, именно в корректности - наша сила.

- Вы нас не поняли, джентльмены, - сказал я, спускаясь с лестницы.- Мы не собираемся никуда сбегать. Мы шли за полицией.

- It's not your problem, - был мне ответ.

История таким образом пошла на третий круг.

В руке у меня была мужская сумочка из натуральной кожи, и главный, продолжая уже навязшую в ушах тему денег, все чаще скашивал на нее взгляд. Еще когда я в первый раз объявил, что требуемой суммы у нас нет, он сказал: "Докажи! Открой сумку и докажи". Я же считал ниже собственного достоинства делать это, тем более, что у меня там, кроме паспорта и обратного билета, было долларов двести на мелкие подарки для родни. Но и главный не предпринимал попыток силой вырвать у меня таковое доказательство, поддерживая теплящуюся во мне мысль, что в Старом Свете проблемы собственности давно уже не решаются насилием. И все же, согласен, само наличие этой сумки давало главному веские основания продолжать дебаты на заданную тему.

Тон их катастрофически ухудшался, поскольку ничего нового мы уже не могли сказать друг другу, а повторы, как известно, имеют свойство раздражать и выводить из себя. И чем эмоциональней становился наш напряженный разговор, тем хуже я начинал говорить по-английски. Поначалу меня это смущало, но в какой-то момент я почувствовал, что так оно и нужно. Сначала у меня пропали долгие гласные, потом артикли, потом я стал забывать глаголы и существительные, не говоря уже о правильных грамматических конструкциях и буквально перешел на тот язык, который характеризуется классической фразой "моя твоя не понимай".

Тут из-за моей спины выступил вперед мой коллега и почти на чистой русской фене, которой я за ним раньше не отмечал, пошел в прямые переговоры с главным. Феней я, к сожалению, не владею и могу воспроизвести разве что какой-нибудь жалкий суррогат. Содержание же речи сводилось к тому, что, дескать, ты, козел, напрасно на нас прешь, потому что тебе все равно не обломится. Да и что ты с меня возьмешь, кроме рубашки, хочешь я тебе, козлине патлатому, тут ее и сыму, если ты еще не видел стриптиз по-русски. Наверное, мой коллега все же рассчитывал на мой перевод, избалованный тем, что я его переводил обычно синхронно, но я молчал. Он говорил, а я молчал от восхищения перед его русским языком. Такой язык не надо было переводить. Он понимался без перевода в любом уголке земного шара. Это был виртуозный блеф, похожий на катарсис, на распах и разворот русской души перед лицом опасности, души, которая в такие моменты рвет на груди тельняшку и бросается на амбразуру. Я даже испугался, что мой коллега, очень натурально встряхивающий свою кофту, будто собираясь и вправду ее снять, выронит пачку наших бесценных банкнот. Но их под кофтой уже не было.

- Где деньги? - спросил я, улучив мгновенье.

- В носке, - ответил он.

До сих пор не знаю, как он ухитрился сделать это, ведь мы все время оставались в поле зрения, только меняясь местами, как птицы в клетке. Но это было верное решение в виду шмона, который нам вполне вероятно предстоял. Попытайтесь себе представить, что надо было незаметно вынуть банкноты из нагрудного кармана под шерстяной рубашкой и переправить их поначалу в карман брюк, а потом в носок, скажем, с левой ноги, для чего надо было, как минимум, снять сначала ботинок, а потом и этот самый носок, хотя бы наполовину, чтобы далее натянуть носок на раздобревшую ступню, каковую еще ухитриться втиснуть обратно в ботинок. Но он, как говорят американцы, "сделал это!" да так, что комар носа не подточил.

В этой истории я стараюсь рассказывать только то, что было на самом деле - нет ничего проще раскатать ее на беллетристический манер, но передо мной другая задача.

Итак, убедительно продемонстрировав оппонентам, что с него нечего взять, мой коллега таким образом усыпил их бдительность, поскольку теперь получалось, что счастье им надо искать у меня в сумке, а потерю каких-то двухсот долларов мы уж как-нибудь распределим на двоих. Но мне было жалко и малости.

Главный же, хладнокровно выслушав так и не переведенное выступление моего коллеги, сказал, печатая каждую букву, как Гуттенберг, - отдельно:

- Передай своему другу, что "I hate his rusty Russian", - и затем добавил, вытянув к нам руку и пощелкав пальцами: "Денежки, и поскорее, а то вас ждут большие неприятности". - Этой же рукой, но уже одним пальцем, он подманил пирата и тихо, но так, чтобы мы слышали, сказал ему на ухо:

- Позови Рода.

Пират многозначительно кивнул, и, обещая нам затылком тяжелые времена, профессионально взлетел вверх по крутой лестнице.

- Что, за подмогой пошел? - кашлянув, спросил мой коллега.

- Похоже, - сказал я, и по спине у меня пробежали мурашки.

Теперь счет пошел на минуты, если не на секунды, - надо было действовать быстро и решительно, хотя совершенно непонятно, в каком направлении. Еще раз попробовать улизнуть - но там, наверху, нас наверняка встретят. Я решил, что будет лучше, если мы все же заплатим за кофе до того, как нас повяжут. Неоплаченный кофе - две чашки коричневой бачковой бурды - был, по сути, единственной уликой против нас. "Ах, вы не заплатили??? - Руки на затылок, ноги врозь, лицом к стене!"

Я посмотрел на главного. Он, скрестив на груди руки, победительно смотрел на нас, однако мне показалось, что для своего грядущего триумфа он выглядит слишком уж победительно. Когда человек прав, ему ведь не нужно ничего особенного изображать.

- Что ж, мы готовы заплатить за кофе, - сказал я. - В конце концов мы его действительно пили, хотя и не допили, потому что вкус у него отвратительный, и платить сорок фунтов за такой кофе...

- Значит, деньги у вас все-таки есть, - усмехнулся главный, ища в моем лице следы паники.

- Только на такси до гостиницы, - сказал я, стараясь оставаться невозмутимым, хотя совершенно не представлял, как я выгляжу на самом деле.

Я помнил, что у коллеги в кармане должна быть какая-то мелочь от недавно разменянных нами ста фунтов, помнил, и надеялся, что он ее не спрятал за компанию в носок.

- Вот... - словно напрочь забыв о содержимом своих карманов, стал их медленно инспектировать мой коллега, - он это делал как бы для меня, а я стоял и ждал... Уж не знаю, хорошо ли мы с ним сыграли эту сцену, когда из кармана после кучи каких-то ненужных вещей появились наконец две смятые бумажки по двадцать фунтов каждая.

Я взял их и протянул главному со словами: "Это все, что у нас осталось".

Я видел, что главный колеблется, однако я по себе знал, что вид пусть небольших, но реальных денег у тебя перед носом, всегда убедительней каких-то там виртуальных сумм, на которые ты почему-то рассчитываешь. Я учился торгу еще в Египте, где провел когда-то больше года в составе советской военной миссии, и где любую названную тебе продавцом сумму надо было для начала разделить как минимум на два. Мои египетские навыки сработали - легким движением фокусника главный вынул у меня из руки две бумажки, положил их в ящичек под кассой и, как гипнотизер, посмотрев на меня, твердо сказал:

- А теперь начинаем выплачивать остальную сумму.

- Что он говорит? - спросил мой коллега.

- Чтобы мы оплатили все остальное.

- Он что, опух? - сказал мой коллега, посмотрев на меня, наивного, в том смысле, что если коготок увяз, то и птичке пропасть... Действие же пошло по четвертому кругу.

Впрочем, оно не успело полноценно выйти на четвертый круг, потому что по лестнице застучали шаги, и к нам спустился пират. Был он один. Все воззрились на него. Но с ним произошли какие-то перемены, словно общение с улицей пошло ему во вред. В его повадке явно прочитывалась какая-то неуверенность, причину которой я понял в следующий момент, когда услышал, как он тихо сказал главному: " Рода нет".

"И Джона нет?" - услышал я тихий вопрос главного.

"Никого", -ответил пират.

Я посмотрел на главного и наши взгляды встретились. Я выдержал его взгляд - он был полон презрения и разочарования.

- Ну что, джентльмены, - сказал я, - мы можем наконец считать себя свободными?

Главный смерил нас взглядом - волосы его, как у мессии, по-прежнему красиво вились от макушки до плеч - и выдавил только одно слово сквозь щель губ:

- Go!

Так, видимо, изгоняли из Рая наших согрешивших пращуров.

- Уходим, - сказал я коллеге и уже на лестнице, на ее спасительной середине, чувствуя под ногами опору из деревянных ступенек, а под руками опору из деревянных перил, я обратился к тем, кто там, снизу, провожал нас взглядом:

- Спасибо, дамы и господа, вы сами видите, что произошло недоразумение...

Мы выскочили на улицу, как заново родились. Выскочили и спокойно пошли, вдыхая полной грудью вечерний воздух. Еще больше стемнело, с неба крапал дождик, даже не крапал - стоял в воздухе, покалывая щеки. Вокруг было тихо и сонно, будто миру не было никакого дела до горячей схватки в подвале, схватки ценой в пятьсот фунтов стерлингов, - и он ее просто не заметил. Мимо нас продефилировала парочка темнокожих полицейских - он и она, оба эдакие черные грузди. Они беседовали и улыбались друг другу. Вот такие люди и должны бы были вызволить нас из этой беды, но не вызволили, и нам пришлось выкручиваться самим. Мы шли по темной улице, в мокром асфальте которой уже стали отражаться неоновые вывески, а я все говорил, то ли чтобы избыть свое унижение и изумление, то ли чтобы еще что-то, с чем я никак не мог смириться, хотя давно уже и не был англоманом.

- Не могу поверить... - говорил я. - Если бы это происходило где-нибудь на Филиппинах, или в Таиланде, даже в Турции наконец. Но здесь, в Лондоне, в центре цивилизованного мира...

Коллега молчал, посапывая. Я почти реабилитировал себя в его глазах.

© Игорь Куберский, 2002